Галина Пею "В гостях у саддху", или "Давать – царственная дорога к единству"

«Об чем думает такой папаша? Он думает об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по морде, об своих конях – и ничего больше» (И.Бабель, Одесские рассказы).

Осознав свое желание, допив хороший коконат, тюкнуть им по голове небольшую такую мэйнбазарную девочку, поняла – точно пора на випассану. А девочка-то и просила всего – ни в коем случае не давать ей денег, а просто купить молока для братика (воон тот пакетик белого порошка размером с предъявляемого бхая^[1]).

^[1] Бхай (хинди) – брат.

В Индии много людей, высокая задача которых – дать нам возможность дать, хотим мы этого или нет (наша задача, на каком-то этапе задача-максимум – захотеть). Среди них те, для которых, по идее, это не является основной задачей, – садху. Садху – понятие растяжимое. Насколько я поняла из жизни, а не из википедии, чтобы быть садху, нужно самому считать себя садху, принимать участие в пуджах (а лучше их проводить), иметь гуру и посвящение от него и не иметь нормального дома. Ненормальный иметь можно.

Запомнившиеся фразы:

«Доверия нынче в людях мало, веры…»

«Гив ми 500 евро».

Ушла я вечером погулять, подальше от харидварского гестхауса, и уже за главными гхатами, на повороте дороги, заметила джанк-артовскую хижину. Ни кафеля, ни шума. Лучше один раз увидеть, хоть и на мутной фотографии. Смотрите.

Жители тогда уже каким-то образом упаковались на ночлег. Я обошла это с тыла. В тылу, совсем уже на берегу Ганги, было тоже какое-то жилище из пары палок и досок, а под открытым небом – алтарь, рядом с которым две девочки в наступающих сумерках выкладывали из цветочков чуть ли не ОМ. Закат и все такое. Заведовал этой идиллией пидтягнутый хлопец в линялом оранжевом. А надо сказать, что к садху я давно присматривалась, как к каким-то непонятным зверушкам, которые требовательно стучат разными пустыми емкостями по земле, чтоб ты заполнил пустоту, или покупают тебе чай, когда ты даже не просишь, если пустота у тебя в животе и в кармане; и вот в эту поездку, выучив несколько слов на хинди, решила понять уже для себя, что они простые хорошие люди.

Присела на дерюжку, попила чаю (чай, приготовленный на огне дхуни – отдельная песня), чую – остаться будет хорошо. Место там для меня было будто приготовлено (и отклеиться от него потом помогло только то, что садху начал подумывать о женитьбе. «Так вам же вроде нельзя?!» – «Нам можно». Про себя баба говорил «мы», я себе это как-то объясняла, пока не узнала, что в хиндийском просторечье это дело обычное).

И начались наши будни: чай, чиллум, чай, чиллум, чиллум, чиллум, чай, чай. Пару раз в день – чапати, с чем-нибудь, во что его можно макать (приносится это учеником – челой). От второго из этих «ч» я воздерживалась, но глазки, судя по фотографиям, через какое-то время все равно стали вполне себе маслянистыми. На чиллум часто заглядывал сосед из царской хижины – старенький баба (я его называла Бабусёк). Жил он вместе со своей бабуськой. Разок они поскандалили, и она убежала от него на другой берег пересохшей реки Счастья (так я тогда решила перевести, по ошибке) – Сукхи нади, которая в этом месте впадала в Гангу. Ну то есть впадала бы, если бы в ней была вода. Бабусёк волновался, бегал ее искать. Вернулась она, конечно.

По руслу этой реки регулярно спускался к Ганге на помывку автобус с радужной надписью FRIENDS. Потом стоял, ждал пассажиров и уезжал. Я думала – что индийским туристам нужно в этом месте, довольно далеко от главных гхатов? А там, оказывается, прямо напротив нас на другом берегу был кремационный гхат, и в автобусе приезжали-таки друзья и родственники усопшего, а сам он, среди дров – на крыше. Для родственников, проделывавших порой, видимо, неблизкий путь, на гхате был оборудован прекрасный душ (туда-то я и ходила мыться). И вот сидим мы в доме – две стены: одна – от бабуськового дома, от которой Шанкхаргири-баба («мой-то») отламывал доски, чтобы разжечь огонь для чая, вторая – кирпичная, в «окно» которой видно соседний гхат, где опять же садху занимаются своим делом, поглядываем на Гангу да на кремационные костры на другом берегу Сукхи нади – благодать.

Окно в каменной стене Противоположная стена – французское окно, кондиционер

Водил он меня и на водопады глядеть. Учили друг друга языкам, очень не спеша – я его английскому, он меня хинди, со словарем значит. Чего, спрашиваю, садху стал? Не любили, говорит, родители меня, ушел я от них. Вытащил камень из Ганги, чем не лингам. Вот храм у меня теперь, служу я тут. По утрам он действительно качественно драил все вокруг алтаря, пуджарил, поддерживал огонь в дхуни, принимал частенько народ, поучал важно (чела – четвертое «ч» в жизни садху). В поучениях часто слышалось слово «пайса».

Про свою практику рассказывал мне что-то, конечно, но рассказ был недолгий – надо повторять мантры и очень любить Гуру – буквально, c хинди, можно переводить так: «делать из Гуру, или при помощи, посредством Гуру, много любви». А если ты Гуру не очень любишь, значит, это и не Гуру вовсе, надо искать другого. Симпатично, к слову, что в хинди, как и в некоторых других языках, нет слова «иметь», на котором практически держится вся романо-германщина. Заменяют это слово два приема. В самом общем виде правила такие. Если собственность явно преходящая (I have a banana), говорится, прямо как в русском, «у меня (т.е., буквально, рядом со мной) есть банан». Когда есть подозрение, что «собственность» несколько задержится поблизости, используют слово «мой»: «Мой дом, мой сын, мой Гуру есть», т.е. «есть в природе такая штука, как мой дом и т.п.». В русском даже и в этом случае используется первый вариант, но слово «иметь»-то мы на всякий случай имеем... Когда я таки мигрировала от Шанкхаргири-бабы в Ришикеш (не желая, опять же, давать то, чего он хотел), обещал он построить для меня дом. И 500 евро попросил на прощание. И с этим не угадал – не было их у меня. Через пару лет (в течение этих лет не было числа его звонкам, в которых особо не было смысла, так как весь свой словарный запас мы исчерпали при личном общении) заехала посмотреть, что там да как. Обуржуазился мой баба. Изменил жизнь к лучшему – приемник Филипс заимел, чай на плитке готовит, стенки две к своему жилищу прилепил и даже отдельный прочный на вид домик возвел – это который «для меня». На льве Дургином, в храме, гляжу – тоже обновка – парик появился, неестественно натуральный. За пределами китча. В общем, наша крыша уже не небо голубое. Прослезилась я тогда, и уехала, как потом выяснилось, в Ганготри. (А год назад я и на фэйсбуке Шанкхаргири бабу видела, а как иначе.)

Запомнившаяся фраза:

«Храм не там (показывая на высокий мандиро-шоп в Лакшманджуле),

храм – здесь (показывая на сердце)»

А в тот год, спускаясь со второго этажа гестхауса, уже в Лакшманджуле, я наткнулась на летящего вверх садху, который меня, как о чем-то само собой разумеющемся, молниеносно попросил на хинди отнести наверх, хозяевам, бидон с молоком. Чем мне и приглянулся. При следующей – скорой – встрече я использовала подкат, который обычно используют индийцы: «Вы откуда?» На этом беседа на английском в большинстве случаев и заканчивается. (Индийцы, кстати, склонны также Вопрошать туристов, как правило, в ненамеренно резкой форме: куда ты идешь? чего ты хочешь?) Садху спросил в ответ, откуда я. А если ты можешь сказать на хинди, что ты из России и у тебя есть мама, папа и сестра, то каждый понимает, что с тобой можно вести философские беседы. Чем тот милый человек и был в настроении заняться. Может, я тогда, конечно, что-то и поняла, но до сегодняшнего дня уцелела в сознании одна только фраза – см. выше. Это был один из тех редких случаев, когда человек знает, что говорит. И ты знаешь.

И вот он увлек меня в свой «дом» – вообще, если про него попробовать сказать одним словом, то он человек увлекающий. Дом оказался в храме, у одной из, как мне тогда показалось, какого-то несметного числа колонн, не у стеночки даже, а прямо посреди зала. У колонны стоял сундучок, к которому садху ринулся как-то по-дедморозьи. Надев очки, стал показывать – такое было впечатление, что в основном себе – всякие волшебности и ценности – в частности, с особой гордостью – бейджик с какого-то фестиваля, в котором он участвовал, – не факт, что не единственное удостоверение его личности. Подарил по ходу очень качественно наивную картинку – Радху и Кришну, гирлянду шампунных пакетиков и некие древние сладости. Потом вдруг сундучок превратился в алтарь, вокруг собрался народ, надымил палками – и вот уже закончилась пуджа, и уже ночь. Попыталась вручить садху 20 рупий – не взял. Не взял не потому, что денег неподобающе мало, как некоторые садху, а просто как-то даже удивился – чёй-то? Это как в той истории, когда правая рука дает левой. Левая сказала тогда: «Ты что, забыла, я же левая рука, ты правая, зачем ты мне это даешь-то? Смысл?» Получилось, по ощущениям, даже волшебно – как будто он взял, и мне сразу отдал, не совершая лишних телодвижений. Очередной подарок. (Апариграху часто переводят как «неприятие даров», и если это так, то, наверно, только вот в таком смысле. Лучше всего, по-моему, переводить как «нестяжательство» (как у Секацкого в «Дезертирах...»), «ненакопление», и круче всех уточнил это место в «Йога-даршане» Шри Шайлендра Шарма – ненакопление даже санскар). Опять по-английски про этого человека лучше получается сказать – he’s not about money. Натуральное у него хозяйство. Или, как у того же Секацкого, «в некотором смысле речь идет о полной противоположности натуральному хозяйству – о натуральной бесхозности, а если быть еще более точным, о натуральной беспечности, постепенно изменяющей человеческую натуру». Вещи есть «У него» (и радость по этому поводу у него явно есть), но нет ощущения, что они «ЕГО». Ночью была гроза – насколько я понимаю, хотя тоже могу ошибаться, для апреля явление странное. Проезжала по пути на вокзал по мосту над Сукхи нади – она заработала!

Потом тащил молоко в храм, помогал пуджарить, возвращался и шастал по прозрачным раджастанским рощам – наливал в поилки воду, разбрасывал зерно и прочие бананы для птиц и обезьян. Когда он давал банан мне (а я, так понимаю, оказалась на время одной из питаемых им зверюшек), то не просто так – обязательно нарезал, и на тарелочку, типа фруктовый салат. Шанса почистить банан самостоятельно мне не давал. Первую печеньку утром («Бискут?») – обязательно сам макал для меня в чай. Ну да, теми же руками, которыми лепешки из навоза лепил. Вот ни разу не возникало сомнений в чистоте какого-либо аспекта происходящего. Ну и для описания моих чувств к Милк бабе у меня нет слов, и это хорошо. На прощанье подарил кольцо – на фотке оно у него на пальце: «Чтобы на него смотреть и меня вспоминать» (под медового цвета камень прочно понабилось навозу и соломы; через пару лет кто-то в компе посчитал, что мне гессонит надо носить «для Раху»). Провожал, и тоже говорил, что когда в следующий раз приеду, будет у него комната для меня (жил он на крыше маленькой жраленки, и пока я у него гостила, спала там, а он – внизу на телеге, короткой даже для него; так вот на крыше ему один ученик и собирался соорудить какое-то помещение).

Заехала я года через четыре, на секунду, которой голографически достаточно, – он стал, кажется, еще меньше, а помещение таки построил – внизу, для коров. Как в песне поется, «и это прально» (и дальше поется – «потому что он Нараяна»). Ученик его говорил, что баба читает мои мысли, потому что они простые – как у самого бабы. Как бы так думать об дать всем жадным бабам по 500 евро, а девочкам – по мешку белого порошка – ведь оно им надо. Надо и нам. Для начала. В упомянутом романе Секацкого «Дезертиры с острова сокровищ» есть одна фраза… Уж сколько раз начинаю его читать, и не дочитываю – наверно, каждый раз так этой фразе радуюсь, что больше ничего и не надо: «Отказавшись от имущества, получаешь преимущество». Пока не попробуем, не узнаем. Хотим организовать что-то вроде подвески в Йоге108, если есть идеи в связи с этим, пишите.

Закончим тем, с чего начали – Свами Праджняпад, «Азбука мудрости». «Давать – царственная дорога к единству» – это его слова.

...в том состоянии, в котором вы находитесь, поступайте так, чтобы в конце дня вы могли бы по­чувствовать:

«Да, сегодня я получил всё, что мне следовало получить. Больше я не могу получить!

Сегодня я дал всё, что мне следовало дать — и ничего больше.

Сегодня я закончил свои дела. Ничего не оста­лось недоделанным. Я сделал всё, что мне полага­лось сделать. Теперь я удовлетворён. Ничего боль­ше не осталось».

***

Даже самый великий мудрец, счита­ющий другого «своим», действует в собственных интересах. Только «свои» в данном случае включа­ют всех других; его «свои» включают всех.

Индивид всегда будет действовать в собствен­ных интересах в той или иной форме. Каждый мо­жет действовать только в своих интересах. Разни­ца заключается лишь в широте или узости того, что он считает «своим».

***

Если вы даёте, не ощущая себя в единстве с дру­гим, то вы неизбежно чувствуете себя лишённым того, что вы отдали. В таком случае лучше было бы не давать вовсе.

Давать и получать становится радостью только тогда, когда вы перестаёте чувствовать, что даёте и получаете; когда у дающего нет ощущения: «Я дол­жен дать, я даю», а тот, кто получает, не чувствует: «Я получаю», — всё происходит так, как будто пра­вая рука даёт левой.

***

Самая большая привилегия человека — давать. Когда вы даёте, к вам приходит радость; таким об­разом, сливая с ней ваше маленькое «я», вы расши­ряете его.

Чем больше отдаётся получающему, тем мень­ше остаётся от мелочности дающего. Его сердце обогащается и наполняется. Он чувствует себя удовлетворённым и наполненным. Тогда мелоч­ность переходит в чувство полноты. Он получает. Он чувствует себя в долгу: «Воистину я задолжал в той мере, в которой вы приняли мои дары».

«Быть человеком... Цель человечества, озаре­ние, отсутствие желания, самоутверждение, само­реализация» — вы можете употреблять любую тер­минологию, она означает только одно: нейтрали­зацию желания давать, получать, делать.