Тим Олмстед: "Великий эксперимент перехода буддизма на Запад"

Можете поподробней об этом рассказать?

Я не буддийский ученый, но конкретно с Тулку Ургьеном Ринпоче мы уделяли особое внимание различию запутанного двойственного ума и осознания мудрости - того сознания, которое пробуждается из непрерывного качества своей собственной природы. Он говорил об этом довольно свободно. Многие из нас думали: "Это тайное учение. Почему он так свободно нам его дает?" И, как я понял, это Его Святейшество XVI Кармапа попросил его распространить это особое учение, он отметил, что это был настоящий дар, которым Тулку Ургьен обладал - способностью показывать людям истинную природу их умов.

Вот пример того, чему он учил (из книги «Нарисованное Радугой»):

"Суммируя сказанное: нам необходима преданность к просветлённым существам и сочувствие к непросветлённым. Овладев этими двумя качествами, главное упражнение заключается в неотвлечении. Когда мы забываем суть ума, нас уносит волной отвлеченности. Но, с преданностью и состраданием, практика узнавания сути ума будет развиваться сама собой.

Пожалуйста, храните это учение в самой глубине своего сердца; не на окраине, не на какой-то одной из его граней, а в самом центре. Пожалуйста, подумайте: «Этот старый тибетец сказал, что преданность и сострадание очень важны. Я буду хранить эти слова в самой глубине моего сердца!»

Я очень давно хотел сказать об этом, но только сейчас почувствовал, что у людей появилось больше стремления услышать. Крайне важно, что я почувствовал, что это должно быть сказано.

Я говорю вам правду. Я честен с вами. Я не лгу. Если вы будете практиковать так, как я описал, то каждый день, месяц и год будут приносить успех. Так что, в конце концов, никто уже не сможет «оттянуть вас за уши» от просветления".

Это было его коренное учение?

Да. Он соотносил всё с природой ума. Он не говорил много о путях и этапах и сводил всё обучение к сочувствию и преданности. Особое значение он придавал распознаванию природы ума, из которой непрерывные качества сочувствия и преданности возникают спонтанно. Однажды я спросил: "Ринпоче, почему вы не учите преданности и состраданию так же, как это делают другие ламы?" На что он ответил: "Кто в наши дни сочувствует так, что слезы свободно льются у него из глаз? И кто испытывает такую преданность, что волосы на спине у него встают дыбом?" Он не говорил, что у нас не было сочувствия или преданности или что мы должны постоянно тренировать их, но, мне кажется, он предлагал развивать те виды преданности и сострадания, которые проявлялись наиболее естественным и бесхитростным способом.

Как это соотносилось с вашим собственным опытом как западного человека, и как вы видите дальнейшее развитии буддизма на Западе?

Я рассматриваю всё, что происходит на Западе как великий эксперимент. Но что продолжает немало удивлять меня, так это то, что во время моего собственного обучения в Непале усталость от самсарической жизни считалась основой пути. А такие качества, как вера, преданность учениям, учителям, линии преемственности и коренному учителю были его сердцевиной. Сегодня же учения по этим аспектам представляются все реже и реже. Поэтому мне интересно, что может стать мотивацией для человека, который, возможно, не так уж и устал от самсары? Ведь если у человека нет громадной веры в учение и в учителей, что заставит его продолжать путь в пустынные времена «духовной засухи»? Ведь так много «сухого смысла» может проникнуть в духовную практику. Я боюсь, что мы учим медитации как какой-то линейности, которая быстро и легко приносит великую радость и умиротворение. Но мой собственный опыт отнюдь не был таким.

То есть вы обеспокоены тем, что от сердца Дхармы отказываются в пользу более быстрых способов достижения благополучия?

Если это представление о пути подходит людям, обладающим соответствующим энтузиазмом, и работает для них, тогда мне интересно понять, как мы можем использовать это в практическом смысле. Но недавно я разговаривал с одним из сыновей Тулку Ургьена Ринпоче о буддизме на Западе - о том, как сообщение было переформулировано для западных людей. И он высказал опасение, что эксперимент может провалиться, поскольку в процессе мы можем столкнуться с риском потери силы Дхармы.

Силы?

Преобразующей силы. Существует вполне понятное желание адаптировать Дхарму для западных людей. Но этим самым мы берем на себя риск оставить ее сердце и силу. А если исчезнет сила, люди не будут получать собственного опыта, который будет вести их дальше по пути. Тогда всё может просто рухнуть в один момент.

Вы можете привести пример?

Буддийская традиция начинается с исторического Будды: у него была прекрасная жизнь, но он увидел, что она не имеет никакого смысла. Ему захотелось бросить всё и он претерпел огромные трудности для того, чтобы обнаружить совершенно другую сторону жизни. Этот пример самоотвержения и смелости служит основой для любого буддийского пути. И поэтому если мы подведем всю Дхарму к основам, которые будут наиболее удобны для нас: к тому, что мы любим и не любим, к тому, что прекрасно вписывается в образ нашей обыденной жизни без обязательного отречения от нее - то да, это тоже может стать своего рода путем, но я не уверен, что он будет отражать пример жизни самого Будды. Я также сомневаюсь, что он сможет принести какой-нибудь плод.

Вы считаете, что самопожертвование имеет решающее значение?

Нам нужно оставлять что-то Мы не можем иметь всё. Мы не можем натянуть мудрость поверх глупости. Духовный путь - это скорее история о том, как оставлять что-то, а не получать. Но, кажется, мы всегда хотим именно получать: духовные озарения ли, опыты ли - прямо как будто бы это для нас какие-то очередные предметы потребления. Мы отправляемся на ретрит с надеждой, что у нас будет тот или иной необыкновенный опыт или мы получим особое учение. Но разве все эти мудрейшие традиции учат нас не тому, что, по сути, нам нечего получать? Что наоборот - нам нужно отбросить всё то, что застилает непрерывную мудрость и непрерывную действительность - мудрость и действительность, которые уже находятся с нами прямо здесь и сейчас. Это Евангелия от Будды, но я сомневаюсь, что мы можем ее услышать.

Как вы работаете над этим со своими учениками?

У нас образовалась замечательная группа в Стимбоат (Спрингс), но я не чувствую, что мне удалось добиться особого результата в ней. Это ощущение отражает мое собственное смущение по поводу того, какими гранями путь должен заиграть. В целом про ребят из нашей сангхи нельзя сказать, что они йогины или особые знатоки. Но, тем не менее, нечто весьма положительное, кажется, происходит с ними.

Я сталкиваюсь с тем, что люди, приходящие в буддийские центры в наши дни, хотят быть в сообществе, где ведутся глубокомысленные разговоры и творятся благие дела. Поэтому мне кажется, что мы должны сконцентрироваться на развитии сообщества сангхи. В прошлом мы концентрировались в основном на Дхарме, на учениях, на Будде, на Гуру. Мне потребовалось много времени, чтобы понять людей, которые не были одержимыми бродягами дхармы, каким был я сам. Изучение и практика дхармы было всем, чем я хотел заниматься. Но я думаю, что учусь также быстро, как и они, и где-то посередине мы встретимся.

Вы являетесь ярым защитником монастырской традиции. Какую роль, по вашему мнению, институт монашества может сыграть для западных последователей буддизма?

Предсмертным желанием Тулку Ургьена Ринпоче было возведение монастыря в Лумбини – месте рождения Будды. Монастырская традиция сама по себе является глубочайшим символом отречения и самоотвержения ради возвышенной цели следования духовному пути, в независимости от того является ли он буддийским, христианским или каким-либо другим.

В Азии все символы духовной преданности и усердия - части культуры. Они меняют вас. И даже если вы мирянин, находясь в этой среде, вы попадаете под их влияние. Поэтому я думаю, что у монастырской созерцательной традиции есть кое-что, чем она может поделиться с миром в плане системы сокровенного и глубокого символизма. Монастырская традиция необычайно сильна и красива, но еще рано что-то говорить о том, какое место она займет на Западе.

Как можно говорить о ценностях самоотвержения и отречения, не используя символизм?

Это сложный вопрос. Во многих местах по всему миру, образ жизни йогинов и монахов стал удобным достаточно, чтобы не требовать такого уж глубокого отречения. Если мы говорим о действительном отказе от места жительства, привилегий и престижа в западном обществе - настоящего внутреннего отречения - я не могу припомнить ни одного института, который бы действительно требовал от кого-то такого обязательного отказа, за исключением, пожалуй, армии, как это ни странно. Например, иногда люди могут принять духовные атрибуты - монашескую мантию и обритую голову - и пользоваться ими как источниками дополнительных привилегий. Но что такое глубокое отречение? Как отказ от внешних благ и внутренних радостей перекликается с отказом от самых фундаментальных опор - таких как ощущение почвы под ногами и привязанности к родному месту?

У вас есть ощущение, что это происходит с вами в процессе мирской жизни?

Очень сложно сказать. Моя жена - успешный агент по недвижимости в маленьком горном городке в Колорадо. Мы живем замечательной жизнью в живописном местечке с большим домом и собакой. Я стараюсь никогда не забывать о том, какой я счастливец. В то же самое время мне кажется, что мы стали более мягкотелыми. Может быть, в силу возраста. Может быть, это результат пути - плод какой-то практики. Может быть, самсара не так уж невыносима и не так уж свирепа. Но сын Тулку Ургьена Ринпоче - Цокни Ринпоче - придумал замечательный термин для ребят вроде нас: "Великие Мастера Самсары".

Он означает, что многие из нас, средневозрастных практиков, преуспели в пути и стали мастерами самсары. И это звучит угрожающе в очень многих смыслах. Мы стареем и всё больше привыкаем к удобствам. Имена наших друзей всё чаще мелькают в некрологах, но мы не обращаем на это особого внимания. Поэтому я задал вопрос Цокни Ринпоче, что нам делать? И он ответил очень четко: "Всегда помнить о бодхичитте и непостоянстве". Бодхичитта - это пробуждающий ум - желание достичь просветления для блага всех чувствующих существ, пойманных в ловушку круговорота бытия.

Но меня продолжают терзать смутные сомнения по поводу совмещения Дхармы и мирской жизни, а также суровая правда о том, что я рискую так никогда и не реализовать ту самую глубокую суть учения, которую передали мне мои учителя. Я смотрю на себя и говорю: "Если такой, как я, не сделает этого - не отдаст практике всего себя без остатка, как я могу надеяться, что это сделает кто-нибудь другой?" Мы провели много времени бок о бок с великими учителями, и они доверили нам свое наследие. Это редчайшая драгоценность, а оказалось, что мы способны подвергнуть сомнению даже основополагающий пример жизни самого Будды.

То есть в нашей истории, отражающей жизнь Будды, Принц Сидхарта бы покинул дворец, достиг просветления, а затем, вернувшись во дворец, продолжил бы комфортную и роскошную жизнь, и получил бы по наследству трон отца, будучи Мастером Самсары?

Да. Но опять же - я ворчу в разговорах практически со всеми моими старинными друзьями по Дхарме. Так что вполне возможно, что это мой собственный невротический «пунктик», так сказать.

Собирая воедино всё, что вы сказали о ваших учениках в Стимбоат, кажется, существует больше смысла в занятиях Дхармой на благо конкретных людей и общества в целом. Да, возможно, мы не монахи, и да, мы не практикуем в пещерах, но мы можем вести себя так, словно уже спустились с горы, чтобы привносить практику в нашу повседневную жизнь?

Это совершенное верное указание на сердечную сущность этой великой дилеммы: с одной стороны, ни для кого не секрет, что какой необыкновенной мудрости мы бы ни достигли, нам необходимо применять ее в обществе. Но всё же необходимо признать, что мы должны сперва подняться на гору за этой мудростью, ведь нам нужно будет что-то предложить, вернуться с каким-то плодом. Так много шумихи в последнее время по поводу возвращения в общество, что подчас мы теряем сокровенный момент необходимости ухода из него - необходимости уединенной жизни, посвященной созерцанию и помещению себя в те условия, которые питают и способствуют обретению плодов учений. Мы все говорим о бодхичитте и стремимся развивать сострадание. Но в учениях говорится, что определяющим качеством бодхичитты является глубокая устремленность достичь полной реализации - состояния Будды - на благо всех живых существ.

Тулку Ургьен всегда говорил, что сила просветленного ума не обусловлена расстояниями. Она ничем не ограничена. Поэтому человек в уединении, достигающий реализации и связанных с ней способностей ума, влияет на всех живых существ, благодаря природе ума, не знающей препятствий. Поэтому вполне возможно, что нам вовсе и не нужно спускаться обратно с горы. Тулку Ургьен говорил, что даже семь шагов в направлении ретритного центра и по-настоящему искреннее желание достичь плода учения, чтобы полностью реализовать природу ума на благо всех живых существ, может быть эффективнее, чем подношение Буддам всех денег мира. Только это желание и семь шагов! И я уверен, что это правда. Поэтому я не думаю, что мы в действительности можем знать, что это значит - спуститься с горы. Но я знаю, что если мы никогда не поднимемся на эту гору, мы так и не сможем ничего рассказать об этом.

Это как, например, если бы у моей матери обнаружили опухоль мозга, а я бы достал скальпель и начал оперировать, лишь потому, что мне очень сильно захотелось помочь. Если мы действительно хотим быть полезными, сначала мы должны пройти медицинскую школу. Нам нужно научиться. Нам не нужно притворяться, что у нас есть мудрость или способности совершать какие-то действия, если на самом деле их нет.

То есть вы думаете, что все разговоры о "спуске с горы" прикрывают наше действительное нежелание сперва подняться на эту гору?

Я думаю, что разговоры могут прикрывать тот факт, что где-то в глубине своего сердца мы знаем, что мы действительно должны пройти путь наших учителей и учителей наших учителей. Мы можем совершать изощренные интеллектуальные изыскания по поводу всех тех мудреных причин, по которым стоит отложить этот путь. Но я боюсь, что если мы начнем с высокопарных целей, а потом закончим оправданием нашего бессилия и отсутствия полной вовлеченности в практику, мы лишимся её сердечной сущности, и духовная традиция, прекратив своё существование, превратится всего лишь в миф.

Для меня это составляет суть главных вопросов, которые мы должны задавать себе: восхождение на гору и дальнейшее возвращение с неё. Что это означает? Как донести Дхарму и духовную мудрость так, чтобы она была бы признана, понята и применена в мире? Мы должны поддерживать в себе эту дилемму, чтобы постараться её разрешить. Как мы можем реализовать те учения, которые нам передали? Да, возможно, нам не удастся сделать это в полной мере, но какие-то глубокие изменения в наших сердцах обязательно должны происходить.

Я всегда считал, что моя практика протекает успешно, только если в ответ на ежегодный вопрос учителя, я мог ответить, что мой ум и сердце изменились в чем-то.

Нью Йорк, осень 2010.

Перевод Виктории Яковлевой